Сколько себя помню я, с самой малости, в Африке, Японии поменялось все, лишь под крышей отчею, днем ли, ночью ли, вижу справа - очередь, слева - очередь.
Ту, что матерком жужжит, ту, что лается, и за горизонт бежит, и теряется в ноябре простуженном, где рабочие в Смольном за оружием встали в очередь...
Очередь, очередь, в Магадане, в Сочи ли - просто нету мочи уж, мать-перемать! Очередь, очередь... Как же сделать, Отче мой, чтоб сынку и дочери в ней не стоять?
Что же за содом такой, что за ад еще - очередь в роддом стоит и на кладбище. Будто виноватая, как наказана, очередь за ватою и заказами.
Вечно озабочена, заморочена, к Мавзолею очередь, в ГУМе очередь. И совсем уж тошно мне зреть воочию очередь на то, чтобы записаться в очередь.
Вроде уже мочи нет, но влезаю в очередь и кричу, как прочие: мать-перемать! Очередь, очередь... Ах, устрой же, Отче мой, чтоб сынку и дочери в ней не стоять.
На себя взгляните-ка, соплеменники: все мы нынче нытики, все мы пленники. Сыростью и плесенью пахнет очень уж государство, если в нем правит очередь.
Бешеная, верткая и клыкастая очередь за водкою и лекарствами, очередь за вербою и одеждою, очередь за верою и надеждою...
А в кремлевской вотчине, бывшей вотчине, к микрофону очередь - ну и дела! К микрофону очередь... Дай же, Отче мой, чтоб она единственной у нас была!